На Память

...память ты моя память. Уводишь куда-то в прошлое, а только живешь здесь и сейчас. Не оставляешь мне ничего, кроме красок, звуков, запахов, а чувства, острые и колючие как иголка, притупляются, стираются и в конце концов канут в Лету. Сомкнуться над ними холодные воды, и буду я смотреть на них с берега, и видеть лишь свое отражение, которое всегда - здесь и сейчас.

Ладно, проплыли.

Уже две недели на Алтае пролетели стаей перелетных птиц, и много всего в них замешалось, только сейчас ничего не чувствуешь, только помнишь. Греет летнее солнышко, журчит полноводная Кучерла, тропинка лентой вьется под ногами, и будто не было никаких туманов, дождей, падающих со склонов на голову камней, бесконечно высоких перевалов. Идешь себе по тропинке, пытаешься вспомнить, а ничего не выходит, только иногда, мельком, и то, как-то не уверенно...

...Аккем разворачивается перед нами шумным муравейником-городом. Где кони-машины, а люди как люди, вперед на вершину, а там будь что будет. По тропинкам караваном плывут лошади с погонщиками, груженные тюками и рюками. Маленькими группками мелькают туда сюда туристы. На дне горного цирка разлилось озеро, истекающее в долину бурной рекой, которая весело плещется под ногами, дополняя этот отдельный каменный мир водной стихией. И Аккемский муравейник раздается бодрыми, задорными голосами:

- Чебуреки, горячие чебуреки!

- Пиво, холодное пиво!

- Горячие шашлыки из свежей баранины!

- Мороженое! А кому пломбир?!

- Горячее...

- Холодное...

Память изволит шутить, подсовывая разные воспоминания, сплетая их из обрывков разных мест, разного времени. Упрямый рассудок отсекает все лишнее и Аккемский базар сворачивается до пышек, пирожков с картошкой и лепешек, которые приготовят прямо здесь на месте, в метеостанции. А впрочем, тогда было не важно, что и почем продают, главное взять всего, да побольше, чтобы было можно разделить на восьмерых - всего-то предел мечтаний.

Сейчас на берегу Катуни мы отдыхаем после обеда и Аккем кажется, бесконечно далеким, забытым миром беспечного детства. Забылось чувство голода и усталости, остались только лазурное озеро в каменной оправе горных хребтов, и царственно возвышающая над миром, укрытая мантией снежников гора Белуха. В конце похода почему-то хочется потянуть каждую минуту подольше, от души посмаковать ускользающие мгновения. И я смакую, растягиваю, ни в чем себе не отказываю, тяну за лямки рюкзака, без надежны, что вдруг появится еще хотя бы секунда и день станет немного длиннее. А ведь еще недавно на пятый день похода хотелось бросить все и оказаться у себя дома. Перед нами был перевал Карачек, а до него как до звезд...

Интересный был день, насыщенный, длинный как сама жизнь. Мы шли с утра от озера духов. Чьих духов? Каких духов? Никто точно не знает, зато теорий было хоть книгу напиши. А остановились мы за день до этого, на озере Духов, не от хорошей жизни и захватывающих ДУХ видов, а от жизни очень препаршивой, и черти какой погоды. Когда мы дошли до этого озера, хотелось зашвырнуть рюкзак куда нибудь далеко и уйти в мирскую жизнь, подальше от гор и поближе к равнинам. Но поход штука бескомпромиссная. Кинешь рюкзак, потом сам же а ним и полезешь. Приходится ставить палатки, разбивать лагерь, и дальше по накатанной, будто нету никакого дождя и непогоды, будто так и надо.

Плывем мы по каменному морю, будто в шторм попали - волна за волной, вал за валом, на один гребень вылазим, следующий сразу штурмуем.

- Земля!, - радостно закричал моряк на борту Колумбовской ?Питны?, увидев на горизонте черточку островов. Так и мы, камнеплаватели, обрадовались, увидев зеленый островок, среди бушующей сыпухи. Капитан великодушно приказывает пристать к берегу. Пристаем, бросаем якорь, команда сходит на берег.

Обедаем на махоньком зеленом островке с журчащим живым ручейком среди гигантских волн хребтов застывших на мгновение перед тем, как сорваться несдерживаемой стихией на маленьких людей. Мгновение затягивается на века, хребты медленно осыпаются, теряя с каждым падающим камнем частичку своего величия.

Обед заканчивается, а капитан уже стоит у штурвала. Команда рубит якорные канаты и уносится вперед к неприступному перевалу Карачек. Снова лезем с камня на камень, с булыгана на булыган, вылазим на каменные гряду, за не на другую, и покоряем Карачек за Карачеком. С каждого следующего перевала виден еще один, и еще. Пытаемся его взять. Попытка - не пытка. По пытке каждому, за каждый камень на которые лезем в муках будто каторжные. Будто прикованы к той скале цепями, так что ни ногу не поднять, ни руки от тех камней не оторвать. Цепи закручиваются холодными звеньями вокруг рук и ног, муфтованными карабинами приковываются к скале, и надежно схватываются страховочной веревкой - чтобы надежнее. И даже нет сил голову поднять, и посмотреть вверх.

- Говори!, - кричат наши палачи. Стоят грозно над нами и кричат прямо в лицо - Дойдешь?! Дойдешь, спрашиваю!?

И пальцами вверх на перевал тычут. Ни рукой, ни ногой пошевелить, только пересохшие губы неслышно шепчут:

- Дойду... дойду...

А палачи, будто издеваются, и снова за свое:

- Дойдешь, говоришь? Так иди!!

Лиц палачей не видно, только я знаю, что их всего восемь, как и нас, и одеты они точно также как мы. Нам воздалось по Пытке. Над каждым стоит свой персональным палач, и пытает. Попытка - не Пытка. И мы идем.

Ладно, проплыли.

Память, ты моя память, вертишь образами-картинками как хочешь. Как знаешь. Как умеешь. Играешь веретеном, переплетая быль и небыль, покрывая серым саваном закрытые глаза: Не вижу! Поднимите мне саван...

Саван послушно спадает с глаз, и без него остается лишь долгая дорога без края, хребет без вершины и мир за перевалом. Гляжу на него из-за камней, будто книжную страницу перевернул. Живой, красивый, реальный мир, нарисованный в белых и серых тонах. В этом мире все по другому, не так как здесь - мир сделанный из снега, льда, грохота камнепадов, журчания ручьев, и тонущего за перевалами солнца.

Сейчас на привале, под убаюкивающие звуки Кучерлы не вспомнить чувств, которые навсегда остались на Караченском перевале. А так хочется их вспомнить и снова переЖить... Приснитесь, сердце бередя, непокоренные вершины, там где дома асфальт машины, где улицы и фонари, а на причалах пароходы ждут появления зари.

Привал закончился, не успев начаться, и снова под ноги ложится дорога - бесконечная, пыльная, увиливающая в заросли малины, перепрыгивающая через ручьи и речки, бегущая так быстро, что нам ее никогда не догнать. Может это и к лучшему. Вскидываем рюкзаки на плечи и снова в гору, в гору...

...в гору, в пулю, и аккуратно на висты, которые ложатся на играющего как масло на хлеб. Сидим в яме из камней, будто в окопе, режемся в преферанс. Потому что застряли, как древние Аргонавты между Сциллой и Харибдой, а мы между Карачиком и Дружбой. Под нами истрескавшийся, вываленный язык ледника Менсу, на востоке стеной возвышаются горы-перевалы, на западе красуется перевал Дружба, а севернее над всем этим театром туристических действий красуется неприступная, и поэтому еще более желанная красавица Белуха. Но сейчас мы ее не желаем. Сейчас не до нее - мы режемся в преферанс. И пусть Белуха подождет. Такие моменты, почему- то запомнились точно. Хотелось играть. А чего еще хотелось, об этом сейчас нам, матерым туристам, лучше не вспоминать.

Солнце зажгло снежные склоны вечерными огнями, фотографы потянулись за своими фотоаппаратами. Описывая объективом, в этих местах лето, в результате непременно получается зима. Старая, застрявшая во времени, вросшая в каждый камень, вечно холодная зима. И что здесь, всему этому миру человек? Появился, походил, и нету. Горы ждут следующего...

Ладно, прошли. Завтра на Дружбу.

Кто-то из современных философов, видимо, во время бритья, придумал очень оригинальное определение Жизни. ?Жизнь, - подумал он, орудуя опасным инструментом рядом со своей сонной артерией, - это движение по лезвию бритвы?. Борода у него, наверное, была порядочная, поэтому брился он долго, и в процессе развивал эту мысль. ?Человек Живет, именно тогда, когда падает с лезвия - либо вправо, либо влево, не удержавшись на тонком острие. Поскольку движение по лезвию является самой целью его существования, то человек неизменно стремится назад. Он знает, что за пределами лезвия нет никакой жизни, поэтому желание выЖить становится самым сильным, попытки вернутся на острие, насыщены эмоциями, переживаниями, страхами, радостью, отчаянием и надеждой. И вот наверное, в эти мгновения человек понимает, что Живет, а все остальное - движение по лезвию бритвы, всего лишь существование.

И как хорошо, что лезвие такое тонкое, и с него так легко упасть вниз, чтобы снова Жить.

Размышляя, философ точно должен был порезаться не менее десяти раз, получив и ощущения и эмоции и переживания. Немного при этом поЖив.

Интересно, чтобы сказал этот философ, увидев то, как мы лезем на острый как бритва перевал Карачик? Наверное, он бы воочию увидел подтверждение своей теории, потому что только мы спустились с Карачика, как тут же пустились на к перевелу Дружба, чтобы забраться и на него.

Неужели все, что мы тогда делали, то, что тщательно спланировали еще пол года назад, было сделано ради нескольких мгновений настоящей жизни? Неужели вот такая она настоящая жизнь?

Мудрено? Может быть. Но, если спросить меня, зачем я пошел в эти горы, убедительный ответ у меня врядли получится.

Умиротворяющее журчание Кучерлы способствует философским мыслям. Монотонность похода, и по настоящему летнее жаркое солнце вводят в транс, плавят мозги, мысли и шоколадки в рюкзаке. Даже не хочется их есть. Вот была бы у меня тогда шоколадка, когда мы поднимались на Дружбу...

...все бы отдал за это. Или не все? Теперь можно только догадываться.

Память ты моя память, листаешь мою книгу жизни, вырывая из нее самые интересные страницы. Оставляешь на полях пометки о том, что было, и чего уже не пережить во второй раз. Будто утренний сон - как только просыпаешься, кажется, что вот он есть, а через неуловимое мгновение уже ничего и не вспомнить. Ничего не оставляешь мне прозапас. Но, может так будет лучше? Так нам опять захочется брать перевалы, покорять вершины, снова захочется увидеть те сказочные закаты, которые заливают снежные склоны искрящимся багрянцем, снова потянет окунуться с головой в ледяные озера, проснуться в палатке под капель дождя...

...дождя, который шел с самой ночи, изредка сменяемый сильным ветром, не прекращающимся до полудня. На пятки наступал полдень, а расстояние между нами и Ак-Кемом не сократилось ни на сантиметр. И если мы будем валятся в палатке и дальше, то оно врядли будет сокращаться. Но, инструктор - молодец, принял волевое решение - собираться как есть и идти в Ак-Кем. В этот день Витали вообще был в ударе: под дождем, на пару с Вовкой приготовили нам завтрак с доставкой в палатку, на морене браво шагал самый первый, высматривая лучшие дорожки, не унывал и не падал духом, несмотря на непогоду. Вот если бы еще Веталь тучи развел руками - цены бы ему не было. А так, летний дождик заливает аж за шиворот и не прекращается до самого Ак-Кема. Сочиняю на скорую руку пасквили:

Заплакало небо, холодные слезы,

Срываются вниз - всюду летние грозы.

А ты все идешь не дождавшись просвета,

Какое хреновое здешнее лето...

Древняя наскальная живопись поражала современностью. Рядом с высеченными на камне человечками, оленями и быками красовалось двухколесное чудище с подписью ?2003. Рома?. Надо отдать должное Роману, все было выполнено в едином стиле - ?под старину?.

Честно говоря, на этой стоянке больше всего привлекали не наскальные рисунки, а распечатанная плитка ириса. Голод опять стал проблемой номер один. Всего два дня спокойной дороги вниз и вся философия свелась к мыслям о еде.

А где-то далеко, за перевалом Текелюшка, возле Ак-Кемского озера на метеостанции плещутся в масле на сковородке пирожки с картошкой. А еще, пылятся в картонном ящике просроченные шоколадки, на полке заявлялась пачка всеми забытого ?Российского? какао и чай ?Вдохновение?.

Все это запомнилось хорошо, и теперь уже врядли забудется. Но неспокойной душе хочется вспоминать Алтайские ночи...

...опускающийся занавес старого дня, угольно-черное небо с нарисованными искорками-звездами, кровавые брызги вечернего зарева, в которое погружается уставшее за целый день солнце. И кутаешься в это небо как в пуховое одеяло, мечтаешь увидеть, как в рассыпанных по небу искр разгорится пожар, из которого родится новый день. Такие мысли сладко убаюкивают, что уже не замечаешь, как царство сна бережно приняло тебя в свои объятия.

А на следующий день мы проснулись, чтобы отправится на озеро Дорошколь - жемчужину Алтайского края. День завязывался непростым, запутанным узлом, который либо разрубить и забыть, либо распутать и забрать с собой на память. Мы решили распутывать. Поэтому побрели через каменистые берега, разлив ледяной речки, питающей Кучерлинское, водопад Иолдо. Солнце предательски медленно выползало из-за гор.

С рассветом проснешься - назад обернешься,

В дорогу пойдешь и на камешь наткнешься,

Налево - забудешь, направо - уронишь,

Вперед - не дойдешь...

        ...что стоишь? Не уходишь?

Харон не торопил путников, молча стоял в лодке на своей стороне реки. Мы должны были все сделать сами. Вторя молчанию Харона, безмолвными тенями мы вошли в Лету. Лишенные чувств, памяти, эмоций, мы погружались в холодную воду. И вода обжигала нас ледяным холодом. Шаг, еще один, еще... берег был уже рядом. Тело дрожит от холода. Откуда холод? Эмоций нет! Еще шаг. Скорее бы перейти. Откуда это желание? Еще пол шага и... берег. Вдруг волной-цунами накатила дикая радость, смывая на своем пути заботливо поставленные барьеры памяти... во все горло заливая: ?МааАарусяяя!! Молчит и слееезы льет!...?

Мы кричим, что есть мочи и упорно движемся вперед через Кучерлиский разлив. Вообще-то здесь лето, и довольно жарко, даже очень жарко. Но все здешние ручейки стекаются в Кучерлинское с огромных ледников, не особо при этом нагреваясь. Поэтому, на окружающую красоту смотрим, как из холодильника. На разморозке. По своему Красиво. Десять минут на сушку вещей и снова вперед, к Дорошколю...

Ночное небо раскинулось на зубцах хребтов. Звезды россыпью укрыли черный купол, складываясь в угадываемые рисунки созвездий. Но кто сказал, что ночное небо черное?

Никакое оно не черное! Иногда случается так, что человек возьмет, да и отвернется от земной суеты и поднимет глаза к небу, и может быть, осознает, что впервые заметил его.

Бред? Бред! А что в происходящем вокруг нас не бред?

Я сейчас сижу и смотрю на небо, и может быть, впервые в жизни вижу, что ночное небо окрашено совершенно невозможными для ночи цветами.

На западном горизонте растянулась тоненькая кромочка засыпающего солнца, которое подожгло своим жаром покинутое им небесное поле битвы. А на востоке в победоносном ореоле, разливая драгоценное серебро, светиться ночная красавица луна. Между двумя небесными светилами походными кострами пылают звезды, наполняя небесный холст цветами еще вечерней, но уже утренней зари.

Такой он - сон в летнюю алтайскую ночь. Тихую, спокойную алтайскую ночь устроившуюся на острых снежных хребтах, накрывшуюся бесконечным как сама жизнь, небом, в котором, где-то за солнечной тенью пряталась красавица луна, готовясь, показаться во всей красе сразу после полнолуния.

Память ты моя память, уводишь в грезы, пускаешься по нехоженым тропинкам придуманных лесов, плещешься в холодной воде забытых озер и кажется, протянешь руку и схватишь тебя за хвост. Но нет, не дотянешься и ничего не вспомнишь. Просто, кажется, что было что-то. Засыпай моя память, засыпай под сказки усталых Алтайских гор, а я прослежу, чтобы никто тебя не тревожил.

Казалось, Кучерла была повсюду. Шум быстрой горной реки заполняет слух, заглушает все остальные звуки. Вода, всюду вода. Та, что камень точит та, что под него лежачего не течет, огромные массы воды несутся мимо нас, забирая с собой упавшие в реку бревна и ветки. Чем ближе подходишь к этой бушующей стихии, тем громче грохочет в голове речной поток. И мы шли вместе с этой стихией, погружаясь в нее с головой.

Обед штука приятная, от нас никуда не денется, как говориться: поход походом, а обед по расписанию. Но на Алтае обед скорее не по расписанию, а по эдакому плавающему графику, который всегда будет в чем-то далек от идеала.

Мимо снуют туристы. Вниз к Тюнгуру идут бодро и налегке, а вверх, к Кучерлинскому при всем параде, изогнутые в три погибели, мокрые как после бани, груженные огромными рюкзаками. Некоторые туристы шагают в полубахилах-фонариках на ногах. Мы так и не поняли в чем фишка но, наверное, они что-то знают, о чем мы и не догадываемся. Поэтому отмечаем про себя, что бывает и такое, и... мало ли что ?и?. Время покажет. А пока время показывает шествующих баб - женщин из русских селений, которые и коня на скаку остановят и в горящую избу войдут, и носилки с мужиком понесут, что они собственно и делают. На носилках, коронованной персоной возлегает мужичок. Женщины, как на субботнике, держат носилки за самую тяжелую часть, каждая за свою самую тяжелую. Перехватив ремнями самодельные деревянные ручки, они медленно, но уверенно несут мужичка на носилках по тропинке. А следовавший за носилкам алтаец, с чередой лошадей, придает развернувшейся картине совсем другое историческое значение: Буденный пришел со всей конницей почтить память вождя народов.

Развалившись на полянке, мы наблюдаем, как женщины положили носилки на землю, перестроились, беспорядочно побродив вокруг, на счет три подняли носилки и понесли дальше. Тем временем ретивые кони, скучая, валили березы.

Обед давно прошел все необходимые стадии: чайнй церемонии, послеобеденного сна, ля-ля о-том-о-сем на солнышке. Мы быстренько (рекордно быстренько!) похватали рюкзачки и, прошмыгнув перед кавалерией потопали к Тюнгуру, пока снова не повстречали женский мобильный госпиталь. Видно что-то тогда заныло в сердце у Набоки. Так заныло, что он волевым решением склонил нас переложить тяготы транспортировки пострадавшего с хрупких женских плеч на наши грубые мужские. Пострадавший же, как оказалось, пострадал по вине лошади, которая походу занималась лесоповалом. Вот так, не имея ничего удобного под копытом, лошадка решила поломать всадником, понравившуюся ей березу. Неизвестно поломалась ли береза, а наездник поломался точно.

Тем временем, филантроп Набока руководил спас работами. Хотя мне до сих пор кажется, что сделан был этот широкий жест, только затем, чтобы применить хоть что-нибудь из наших пред-походных тренировок на практике.

Иногда кто-то возвращается из похода на щите, в окружении тех, кому удалось, кто смог, с теми, кто дошел. Но ведь возвращается же! Возвращается для того, чтобы суметь, дойти и вернуться, на этот раз со щитом.

Память ты моя память, ходит след в след: ?Я тебя вижу, а ты меня нет?. Ей улыбнулся я молча в ответ. Все позабылось - и памяти нет.

Медленно наползает черная вуаль на жаркое летнее солнце. Переполняет ощущение чего-то нового, необычного. Эти чувства такие новые и непохожие на все те, которые жили во мне эти три долгие недели. Тогда еще это было непонятно, а сейчас стало очевидным: так начиналась обычная Жизнь. Жизнь в большом городе, среди кварталов и машин, среди площадей, улиц, светофоров и тротуаров. Жизнь в знакомом, до боли родном городе, который никогда не спит, который светиться ночью фонарями, как бескрайнее алтайское небо мириадами звезд, а днем шумит растревоженным ульем.

Полное солнечное затмение спрятало наше походное солнце, взамен открыв нам другие, то под которым нам теперь Жить.

Находился - утомился.

Лег, заснул и сон приснился:

Как с друзьями с гор спустился.

А проснулся - никого.

27.09.08 V.